Устоит ли традиционная энергетика в конкуренции с возобновляемой

Конфликт между сторонниками декарбонизации и защитниками ископаемого топлива обострился на конференциях, организованных в рамках рамочной конвенции ООН по климату (COP), а также в процессе разработки национальных стратегий. Этот вопрос затрагивает триллионы долларов инвестиций и будущее планеты, сообщает Независимая газета.

Географические границы этих разногласий становятся все более очевидными. Европа, активно развивающая ветровую и атомную энергетику, нацелена на достижение углеродной нейтральности к 2050 году. В то же время Индия и африканские страны настаивают на праве использовать ископаемое топливо для своей индустриализации. Норвегия представляет собой противоречивый пример: она является как лидером в сфере возобновляемых источников энергии (ВИЭ), так и значительным экспортером нефти и газа. Развивающиеся страны выражают недовольство давлением Запада на отказ от угля без адекватной финансовой помощи.

Влияние противоречий на экономику

Эти различия оказывают заметное влияние на экономику регионов. Шахтерские города, такие как в Австралии и Западной Вирджинии, находятся на грани исчезновения, в то время как солнечные парки в Марокко и Техасе процветают. Тематика субсидий остается болезненной: в 2022 году государства выделили около 7 триллионов долларов на поддержку ископаемого сектора, в то время как для ВИЭ эта сумма составила лишь 1,3 триллиона долларов.

Стремление ограничить глобальное потепление до 1,5 градуса Цельсия, как указано в Парижском соглашении, сталкивается с растущим спросом на энергию. В 2023 году солнечные и ветровые источники обеспечили 30% мировой электроэнергии, но уголь, нефть и газ по-прежнему составляют 80% энергопотребления. Этот конфликт отражает противоречие между краткосрочными экономическими интересами и долгосрочной необходимостью выживания человечества.

Сторонники зеленого перехода, включая экологов и климатологов, утверждают, что замедление декарбонизации недопустимо. Инициативы, такие как "Зеленый курс" ЕС и закон "О снижении инфляции" (IRA) в США, направляют сотни миллиардов долларов в ВИЭ и электромобили. Они подчеркивают необходимость субсидирования для снижения цен на технологии (солнечная энергия подешевела на 90% с 2010 года) и создания новых рабочих мест – в 2022 году в секторе ВИЭ было занято 12,7 миллионов человек.

Несмотря на растущую конкуренцию со стороны возобновляемых источников, традиционная энергетика, основанная на угле, газе и атомной энергии, продолжает оставаться важной в глобальном энергобалансе. По данным Международного энергетического агентства (МЭА), в 2023 году ископаемое топливо обеспечивало около 73% мирового производства электроэнергии, причем уголь оставался доминирующим в Азии, а газ укреплял свои позиции в Европе и Северной Америке.

Согласно новому отчету МЭА, в 2024 году увеличение производства энергии из возобновляемых источников и природного газа покрывало большую часть растущих потребностей в энергии. В 2023 году мировой спрос на энергию вырос на 2,2%, что ниже роста ВВП (3,2%), но значительно выше среднего роста спроса за период с 2013 по 2023 годы (1,3%). Более 80% прироста мирового спроса на энергию в 2024 году пришелся на развивающиеся экономики, несмотря на замедление роста в Китае, где потребление энергии увеличилось менее чем на 3%, что является половиной темпов 2023 года. После нескольких лет спада в развитых странах возобновился рост, и их совокупный спрос на энергию увеличился почти на 1%.

Крупнейшие производители нефти и газа, такие как Саудовская Аравия и Россия, подчеркивают незаменимость ископаемого топлива. Уголь и газ продолжают оставаться основой энергосистем развивающихся стран. В США, например, Техас сочетает рекордные объемы ВИЭ с лидерством в добыче нефти, опасаясь, что резкий отказ от углеводородов может привести к росту цен и безработице. В качестве компромиссного решения предлагаются технологии улавливания CO₂ и "голубой" водород, однако их критикуют за высокую стоимость и низкую эффективность.

Тем не менее, климатические цели Парижского соглашения и технологические новшества трансформируют сектор, заставляя компании учитывать как экономическую эффективность, так и экологические требования.

Уголь и газ

Азия остается центром угольного потребления. Несмотря на глобальные обещания о сокращении выбросов, уголь продолжает быть основой энергетических систем Китая, Индии и Индонезии. В 2022 году Китай ввел в эксплуатацию 106 ГВт новых угольных мощностей, что в два раза превышает совокупную мощность всего ЕС. Индия также планирует увеличить угольную генерацию на 25% к 2030 году, чтобы поддержать свою развивающуюся экономику.

Важной областью остается улавливание углерода (CCS). Пилотные проекты, такие как Kusile в ЮАР, показывают потенциал этой технологии, которая может сократить выбросы на 60%. Однако высокая стоимость (70–90 долларов за тонну CO₂) и отсутствие углеродного налога в большинстве азиатских стран тормозят её внедрение.

Глобальное потребление угля резко восстановилось после падения во время пандемии и достигло рекордных 8,77 миллиарда тонн в 2024 году, согласно данным МЭА. Однако ожидается, что спрос останется на этом уровне до 2027 года. В Китае, где потребление угля на 30% выше, чем в остальном мире, ожидается стабилизация потребления угля из-за широкого развития ВИЭ и высокого спроса на электроэнергию.

В большинстве развитых стран спрос на уголь уже достиг пика и, вероятно, будет снижаться до 2027 года. В то же время в некоторых развивающихся странах, таких как Индия, Индонезия и Вьетнам, спрос на уголь продолжает расти из-за увеличения потребления электроэнергии, связанного с экономическим и демографическим ростом. В развивающихся экономиках уголь по-прежнему остается важным энергетическим ресурсом, что оправдывает внимание к тенденциям его использования.

В 1950-х годах в США и СССР был введен первый сверхкритический режим, но настоящий прорыв произошел в 1990-х с появлением технологий, позволяющих повысить КПД с 35% до 45%. Современные сверхсуперкритические технологии (ССК) способны повысить КПД до 49,5% и сократить выбросы CO₂ на 20–25% по сравнению с традиционными угольными электростанциями. МЭА прогнозирует, что к 2030 году КПД может достичь 55% благодаря повышению температуры пара до 700 градусов Цельсия.

Китай, где уголь составляет 60% энергетического баланса, нацелен на использование "зеленого угля": к 2025 году все новые ТЭС должны применить только сверхсуперкритические технологии. Китай строит больше таких станций, чем весь остальной мир вместе взятый. Эти технологии требуют материалов, способных выдерживать высокие нагрузки, что стало возможным благодаря разработкам компаний, таких как Siemens и General Electric. Китай также стал мировым лидером в этой сфере, что увеличивает его экспорт: китайские компании строят сверхсуперкритические ТЭС в Пакистане, Вьетнаме и Индонезии.

Сверхсуперкритические технологии рассматриваются как переходный этап между угольным прошлым и низкоуглеродным будущим. Однако их успех зависит от баланса: в то время как Китай и Индия продолжают развивать "чистый уголь", Запад отказывается от таких проектов, считая их нецелесообразными. Экологи сомневаются в целесообразности дальнейшего использования угля, даже с применением сверхсуперкритических технологий, так как они все равно выбрасывают около 670 г CO₂ на кВт·ч, в то время как газовые станции – всего около 400 г. По оценкам МЭА, без таких технологий цели Парижского соглашения могут оказаться недостижимыми, особенно для Индии и ЮАР, где уголь является дешевым и доступным.

Экономика остаётся главным препятствием на пути внедрения. Построить ССК блок на 20% дороже, чем традиционный, но окупаемость может быть достигнута за счёт экономии топлива и уменьшения выбросов. Эксперты полагают, что будущее за гибридными системами, объединяющими сверхсуперкритические угольные электростанции с улавливанием CO₂.

Что касается природного газа, по данным МЭА, в 2024 году спрос на него увеличился на 2,7%, достигнув рекорда в 115 миллиардов кубометров. Основным драйвером роста стал Китай, который увеличил импорт СПГ на 7% в связи с аномальной жарой и переходом грузовиков на газовое топливо. В Европе газ компенсирует закрытие угольных и атомных мощностей.

Современные парогазовые установки (ПГУ), такие как GE HA-class, достигают КПД 64%. Водородная адаптация газовых турбин – ещё один важный тренд: Siemens Energy внедрила турбины HL-class, работающие на 30% водорода, что снижает выбросы на 18%. Цифровизация также становится важным фактором, например, использование цифровых двойников на станции Taweelah в ОАЭ позволяет сократить расход газа на 4%.

Тем не менее, согласно данным Bloomberg NEF, в ЕС 30% газовых активов могут стать убыточными к 2030 году из-за роста цен на квоты CO₂. В России, где стоимость газа низкая (от 50 долларов за 1000 кубометров), инвестиции в ПГУ окупаются за 7–10 лет, что на 40% дольше, чем в Европе.

Финансовые аспекты

В дополнение к технологическим и политическим разногласиям, доступность финансирования становится камнем преткновения в спорах о будущем энергетики. Стоимость заемных средств варьируется в зависимости от стран и регионов, что усиливает неравенство в глобальном энергетическом переходе и закрепляет зависимость бедных стран от углеводородов.

Развитыми странами с высокими кредитными рейтингами привлекаются средства для "зеленых" проектов по минимальным процентам. Например, ЕС выпускает "зеленые" облигации с процентами от 1% до 3%, а Германия финансирует свой Energiewende через льготные государственные кредиты. В то время как развивающимся странам приходится сталкиваться с высокими ставками: по данным МВФ, страны Африки получают кредиты на ВИЭ по ставкам от 10% до 15%, а в некоторых случаях и до 20%. Это приводит к тому, что, например, в Нигерии стоимость строительства солнечной электростанции может быть в 3–5 раз выше, чем во Франции, даже с учетом более низкой стоимости рабочей силы.

Для многих стран глобального Юга переход на ВИЭ осложняется долговым кризисом. По данным Всемирного банка, 60% беднейших стран находятся на грани дефолта, что заставляет их отказываться от долгосрочных зеленых инвестиций в пользу "быстрых" денег от нефти и угля. Попытки Запада навязать декарбонизацию через условия кредитов МВФ (например, требование закрыть угольные ТЭС в обмен на реструктуризацию долгов) вызывают протесты: "Это несправедливо – лишать нас права на развитие", – заявил президент Кении Уильям Руто на COP28.

Неравенство в ценах на кредиты выявляет системные недостатки глобальной энергетической трансформации: она становится привилегией богатых. Без пересмотра финансовой архитектуры – от реформ МВФ до создания льготных зеленых кредитных линий для глобального Юга – мир рискует расколоться на "углеродную периферию" и "зеленый центр", что сделает климатические цели недостижимыми. Следовательно, декарбонизация требует не только технологий, но и новой экономической этики.

Китай стал мировым лидером в снижении капитальных затрат (CAPEX) на проекты ВИЭ благодаря масштабированию производства, государственным субсидиям и вертикальной интеграции в цепочках поставок. Например, стоимость солнечных электростанций в КНР в 2–3 раза ниже, чем в ЕС, а ветровых – на 40% дешевле, чем в среднем по миру. В отчете Wood Mackenzie PV Pulse за 2024 год указано, что цена модулей в Китае составляет всего 0,11 доллара за ватт, что на 40% меньше, чем в прошлом году. Солнечные панели стали настолько доступными, что их используют для изготовления садовых заборов в Германии и Нидерландах. Это позволило Китаю ускорить замену угля, так как 60% новых энергомощностей в 2023 году составили ВИЭ. Низкий уровень затрат способствовал доминированию Китая на глобальном рынке: 80% производства солнечных панелей и 60% ветрогенераторов. Это также позволило снизить зависимость от импорта энергоносителей и сократить долю угля в энергобалансе с 70% в 2010 году до 55% в 2023 году.

Механизмы снижения CAPEX в Китае включают государственные гарантии спроса, долгосрочные контракты на зеленую энергию для промышленности и массовое производство при низкой стоимости рабочей силы.

Разумеется, снижение CAPEX могло бы помочь развитию потенциала сектора и для российской экономики. В России, где доля ВИЭ (без учета ГЭС) составляет менее 1%, наблюдаются проблемы, противоположные тем, что испытывает Китай. У нас высокий CAPEX, что во многом определяет стоимость солнечной генерации, которая может достигать 1,2–1,5 доллара за ватт (в 4–6 раз выше, чем в КНР). Другой значительной проблемой является зависимость от импорта: 70% оборудования для ВИЭ ввозится, что увеличивает стоимость проектов, в то время как отсутствие эффекта масштаба отечественных производителей также приводит к росту цен: установленная мощность всех российских ВИЭ составляет 6,5 ГВт (в то время как в Китае – 1,200 ГВт).

Кроме того, важным препятствием являются субсидии для ископаемого топлива: до 90% энергосубсидий в России так или иначе направляются в нефтегазовую отрасль, создавая неравные условия для конкуренции. Климатические условия: низкая инсоляция в северных регионах и риски обледенения ветрогенераторов – требуют адаптации технологий, что может увеличить CAPEX на 15–20%. Санкции создают фактические ограничения на импорт оборудования, что замедляет реализацию проектов.

Китай показывает, что снижение CAPEX через индустриализацию и государственную поддержку делает ВИЭ экономически выгодными даже в углеродоемких экономиках. Для России ключевым вопросом становится переход от изолированных проектов к системной политике: введение налоговых льгот для производителей оборудования ВИЭ, расширение программы договора о предоставлении мощности (ДПМ), включая гибридные системы (ВИЭ + накопители), использование доходов от нефти и газа для софинансирования зеленых проектов. Без этого Россия рискует остаться в "углеводородной ловушке", теряя конкурентные преимущества в эпоху энергоперехода.

Перспективы и выводы

На основе многочисленных анализов можно предположить, что к 2030 году традиционная генерация сохранит заметную долю в мировом энергобалансе, однако её роль изменится: уголь останется в Азии, но с акцентом на ССК и CCS, газ станет "гибким резервом" для ВИЭ, особенно с ростом водородной адаптации, а капиталоемкая атомная энергетика будет развиваться в странах с государственной поддержкой.

Тем не менее, успех энергоперехода зависит от глобального сотрудничества. Традиционная энергетика, вопреки прогнозам, не исчезнет, но будет преобразована в гибридные системы, где эффективность и экология будут сочетаться.

Негативное воздействие на окружающую среду побуждает финансовые и нефинансовые учреждения, включая правительства, принимать меры для смягчения этого воздействия. Выбросы парниковых газов являются одним из факторов изменения климата и глобального потепления. Таким образом, важнейшим вопросом в снижении климатического риска становится переход на новую энергетику, один из компонентов зеленой трансформации экономик. Этот энергетический переход требует значительных финансовых вложений, что в настоящее время является одной из самых серьезных проблем как на местном, так и на глобальном уровнях.

В 2022 году было объявлено о создании двух новых партнерств по справедливому энергетическому переходу (JETP) в Индонезии (с бюджетом 20 миллиардов долларов) и Вьетнаме (15,5 миллиарда долларов) для поддержки усилий по декарбонизации, включая справедливый отказ от угольной энергетики. В том же году ЮАР представила инвестиционный план "Справедливый энергетический переход" (Just Energy Transition Investment Plan, JET IP) на пятилетний период 2023–2027 годов, где указаны направления и объемы инвестиций, необходимые для выполнения обязательств по декарбонизации в рамках национального вклада страны в достижение целей Парижского соглашения, а также планируемые темпы сокращения выбросов парниковых газов. При этом на сегодняшний день более 80% электроэнергии ЮАР вырабатывается угольными электростанциями.

В России, в рамках достижения целей углеродной нейтральности, новая Энергетическая стратегия до 2050 года должна предусматривать реализацию комплекса мер, обеспечивающих достижение ключевых показателей в области экологии, климата, снижения выбросов, энергоэффективности и новой энергетики. По словам представителя российской Министерства энергетики, "объем накопленных инвестиций в ТЭК к 2050 году в целевом сценарии, обозначенном в Энергетической стратегии, составит 395 триллионов рублей (примерно 4,6 триллиона долларов по текущему курсу), при этом около 80% из этой суммы будет направлено на нефтегазовую отрасль."

Многочисленные эксперты считают, что отказ от углеводородов может привести к социальным потрясениям. В Китае, согласно данным Global Energy Monitor за 2021 год, угольная отрасль обеспечивает работой до 3,3 миллиона человек, в Индии – около 4 миллионов. ЮАР уже сталкивалась с протестами шахтеров в связи с планами по закрытию ТЭС, несмотря на полученные 8,5 миллиарда долларов помощи от развитых стран (Climate Investment Funds, 2022).

Неясно, возможен ли компромисс и каким он может быть. Пока крайности преобладают в политических дебатах, но намечаются и компромиссные пути. Катар, обладая запасами газа, инвестирует в солнечную энергетику, а американская ExxonMobil экспериментирует с добычей лития. ООН призывает утроить мощности ВИЭ к 2030 году, признавая необходимость переходных решений. Война за энергетику продолжается – её фронты проходят в кабинетах корпораций и парламентах, что отражается на хрупких экосистемах перегревающейся планеты. Ставка в этой борьбе – будущее всей цивилизации.