Последние события, связанные с фигурой Рамзана Кадырова, – его открытый конфликт с федеральными силовиками, – заставили многих предположить, что в Чечне в ближайшее время могут произойти серьезные политические перемены. Кто-то прогнозирует отставку, кто-то – существенное сокращение влияния руководителя этого региона. Однако сколь бы весомы ни были основания для такого развития событий, ожидать его в ближайшем будущем не следует. Причина тому не столько личность Кадырова, сколько недавнее прошлое Чечни.

Допустим, тем или иным способом федеральный центр откажется от ныне действующего в Чечне режима. Теоретически это могло бы произойти как путем замены чеченского руководителя, так и путем радикального изменения «правил игры» для Кадырова. Но что будет на следующем этапе, что и как может быть создано в Чечне вместо ныне действующей там системы?

Тихие бюрократы

Первый вариант – «нормализовать» Чечню по типу других республик Северного Кавказа, во главе которых скромные кремлевские назначенцы довольствуются относительной свободой распределения региональных бюджетов и должностей, не забывая, что вся их деятельность прозрачна для федерального центра, а силовики для них – партнеры (если повезет) или контролеры (если повезет меньше). На сегодня самые очевидные примеры такого устройства власти можно видеть в Кабардино-Балкарии и Северной Осетии. Но в Чечне это нереализуемо по нескольким причинам.

Прежде всего, для «нормального» бюрократического управления в регионе нужны «нормальные» бюрократические кадры. Примечательно, что две упомянутые выше северокавказские республики, Кабардино-Балкария и Северная Осетия, в постсоветское время обошлись практически без кадровых революций, местная позднесоветская бюрократия там самовоспроизводилась, но никогда не имела конкурентов: мелкие кадровые инъекции в виде выходцев из региона, добившихся заметных успехов в бизнесе за его пределами, погоды не делали, хотя их и производил, например, Арсен Каноков, когда был главой Кабардино-Балкарии. В результате в этих республиках в избытке имеются чиновники, способные терпеливо сидеть в приемных профильных ведомств в Москве, без шума и демонстративности обеспечивать приближенному бизнесу победу на тендерах, блюсти двойную лояльность нынешнему главе республики и тем, кто его подсиживает. Одним словом, обладают набором умений, который свойственен преуспевающему бюрократу среднестатистического российского региона.

Проблема в том, что в сегодняшней Чечне очень мало таких чиновников. Ее прежняя элита растворилась в дудаевские годы: кого не выбросили из окон дома правительства во время первых волнений в Грозном в 1991 году, тот сам уехал из Чечни вскоре после тех событий. При этом расхожие представления, что сейчас регионом под эгидой его главы безраздельно правят вчерашние боевики, прошедшие в 2000-е через кадыровскую амнистию, существенно упрощает реальность. Во властных структурах региона есть также, например, уроженцы Чечни, во время первой или второй чеченской оказавшиеся за границей и добившиеся там определенных успехов. Далеко не все чеченцы довольствовались за границей пособиями и отказывались от попыток интегрироваться в местный социум. Кто-то из уехавших совсем в юном возрасте сумел получить на Западе образование, затем приобрел опыт работы, никак не связанный с «этническим бизнесом», хотя и он на Западе встречается.

Есть немало и таких, кто на скромной должности, например главы села или даже рядового полицейского, был замечен и продвинут наверх Рамзаном Кадыровым уже после войны, в мирное путинское время. Эта система лифтов, хоть и завязанная целиком на личную волю главы региона, в Чечне действует гораздо шире, чем по России в целом. Но она же делает очень трудной задачей вписать эту элиту в обычные российские чиновничьи стандарты.

Конкуренция кланов

Другой возможный путь изменения политической системы Чечни можно было бы назвать ее дагестанизацией. Суть этого поворота состояла бы в том, чтобы создать внутри властной пирамиды региона некий противовес его главе, ввести туда группы – как модно говорить, когда речь идет о Кавказе, кланы, которые имели бы независимую от Кадырова поддержку на федеральном уровне и ограничивали бы его всевластие внутри региона.

Этот вариант, однако, в Чечне малореален, потому что такие группы должны иметь поддержку не только в Москве. Об этом говорит опыт того же Дагестана, где региональная элита, несмотря на попытки построить ее в одну колонну, гораздо более плюралистична, чем в большинстве других северокавказских республик, что, кстати, является одной из причин сохранения в Дагестане независимых СМИ.

Любой дагестанский клан, вопреки всему сохранивший до сегодняшнего дня свое влияние и какую-то степень независимости от региональной верхушки, силен в первую очередь властью над определенной территорией (городом, районом), где в его руках находятся не только бюджетные средства, но и контроль, в том числе силовой, за всем, что приносит прибыль, – от сбора платежей за ЖКХ до кирпичных заводов. Кстати, именно поэтому удаление из Дагестана самой мощной клановой фигуры, мэра Махачкалы Саида Амирова, было связано с рисками временной потери управляемости в дагестанской столице. Но в Чечне, где система власти после второй войны выстраивалась с нуля под контролем одного лидера, ничего подобного сейчас нет, а создать «дагестанскую» модель искусственно не получится.

Какие варианты остаются? Экстравагантные по нынешним временам опции типа разворачивания в регионе широкого общественного диалога, создания условий для открытой политической конкуренции даже не рассматриваем. За пределами этого никакого пути, кроме двух перечисленных – «тихие бюрократы» или «конкуренция кланов», – скорее всего, тоже нет. А раз так, каких-либо радикальных изменений в Чечне ждать не следует.

Какую бы критику ни вызывал Кадыров хоть у силовиков, хоть у правозащитников, необходимо понимать, что сегодняшнее положение в Чечне создано не только им лично, но и в неменьшей степени двумя прошедшими там войнами. Их результат – слом существовавшего до войны общественного уклада, исчезновение преемственности. Именно это позволило главе Чечни создавать принципиально новый уклад «под себя», не сталкиваясь с каким-либо сопротивлением. 

Другое последствие трагических событий 1990-х – первой половины 2000-х годов – хорошо известный в мире послевоенный синдром, который заставляет общество принять любого правителя, гарантирующего, что война не возобновится, и делает страх ее возобновления важнейшим элементом общественной психологии. Для серьезных изменений в Чечне необходимы усилия всех значимых в регионе игроков, направленные на преодоление этого синдрома. Но пока заинтересованности в этом ни с чьей стороны не видно.

Константин Казенин – старший научный сотрудник Института Гайдара, специалист по Северному Кавказу

http://carnegie.ru/2015/04/29/ru-59931/i7xp